Мальчик Коля Некрасов, в пятом классе гимназии нюхавший табак, сбежал от жестокого отца в Санкт-Петербург, чтобы поступить в университет. Отец разозлился и лишил его денег. На последние гроши мальчик брал уроки латыни, необходимой для экзаменов. Учитель принимал его в халате, подвязанном полотенцем, и за уроком пил водку. Деньги кончились, уроки прекратились, из съемного угла Некрасова выгнали. Он стал бомжем.

Затерянный в огромном городе провинциальный мальчик, никому не нужный, ничем никому не интересный — куда ему идти? Он продал шинель, сапоги и стопку книг. Из имущества у него остались коврик и подушка. Он жил в подвале, в одной комнате с алкоголиками. Хозяйка обваривала его кровать кипятком, изгоняя блох. Потом его приютил студент, с которым у него были одни сапоги на двоих, поэтому они выходили попеременно.

Он стал разнорабочим журналистом, зарабатывавшим гроши. Для театра перевёл французскую пьесу, не зная французского. Он сделался мелким издателем, знавшим типографов и у кого из них взять дешевую бумагу. Он издавал брошюрки с анекдотами и о танцах. Так он выкарабкался из нищеты, но навсегда сохранил в душе страдание по несчастным, падшим, бедным и безнадежным людям.

Страшная, грязная и голодная молодость измотала его. По воспоминаниям о нем разбросаны выражения «желтовато-серое лицо», «желто-лимонного цвета лицо», «болезненно-бледен», «желтоватое лицо и усталые глаза». Чернышевский, впервые увидев его, сказал, что в комнату вошёл человек молодой, но «будто дряхлый, опустившийся плечами». Некрасов носил в себе этот внутренний надлом всю жизнь, и в нем причина того, что редактор «Современника» и народный поэт совершал поступки, которые многим казались постыдными. В 1866 году, после покушения Дмитрия Каракозова на царя, он в Английском клубе подошёл к Муравьеву-Вешателю и попросил разрешения прочитать стихи в его честь. Стихи не сохранились. Он не выдержал давления.

А давление было огромное. Если бы Некрасов стал объяснять, какие связи нужно иметь и на какие компромиссы идти, чтобы сохранить журнал — его бы очень хорошо поняли Твардовский с «Новым миром» и Муратов с «Новой газетой». Некрасов лично знал шефа жандармов, министров, сенаторов. Но были рядом и другие люди — два молодых друга, вместе с ним редактировавшие (тогда говорили — редижировавшие) «Современник». Добролюбов умер в 25 лет, после четырёх лет страстного труда. Чернышевский сменил место редактора на место в тюремной камере, провёл двадцать один год на каторге и в бессудной ссылке и отказался просить о помиловании. Их портреты висели в кабинете Некрасова. Ему казалось, что они укоризненно смотрят на него.

Этот бледный, рано полысевший человек с обвисшими усами и бородкой, разбогатев, жил на широкую ногу. В квартире его, одновременно бывшей редакцией, стояли пять чучел медведей, собственноручно убитых им на охоте. В одной из комнат — бильярд. В прихожей можно было встретить Тургенева, а можно пять охотничьих собак и личного егеря Некрасова в одежде с зелёными нашивками. Тут же ходили авторы, ожидавшие, когда Некрасов встанет; некоторых он, проснувшись, вызывал к себе в спальню, где лежал под бордовым стеганым одеялом, закинув руки за голову. А когда вставал, то сразу бросалось в глаза, что он ходит, шаркая ногами. «...хлябал ногами и говорил сиплым голосом».

Вставал он поздно и ходил по квартире-редакции в голубом узком шелковом халате и ермолке. Говоря, подёргивал себя за бородку, и всем говорил «отец». «Слушайте, отец, я прочитал ваш роман». «Как зовут-то вас, отец, я, грешен, и позабыл». Когда люди расходились и дневная жизнь с редакционными хлопотами и разговорами о литературе заканчивалась, у Некрасова начиналось кое-что совсем другое. Он принимал ванну с ромом и ехал играть в карты. Он был потомственный картёжник, крупно и до потери состояния играли его прадед, дед и отец.

Никто из русских поэтов не зарабатывал так, как Некрасов. Издания стихотворений за всю жизнь принесли ему сорок тысяч рублей, но если он в один вечер выигрывал сорок тысяч, то считал это неудачей. Он ездил по Петербургу на роскошном экипаже с вороными лошадьми, покрытыми синей сеткой. Выигрыш клал в ящик под зеркалом и потом брал оттуда, не считая. Он раздавал деньги молодым писателям, платил вперед за ещё ненаписанные вещи и при встрече сам, первый, спрашивал: «Вам нужны деньги?». Анонимно, через человека по имени Гаврила, рассылал деньги нуждающимся литераторам. Также анонимно он посылал деньги сатирику, высмеявшему его, потому что тот беден, болен, имеет двух детей и «жена-то в чем виновата?»

Из Петербурга он периодически исчезал — нырял в Россию, в ее глушь, в леса с медведями, в болота с дикими утками. Он выезжал на многодневную охоту в сопровождении крестьян-охотников, на пяти тройках с припасами, с коврами, которые расстилали на привале, всегда у дороги. Всех прохожих и проезжих Некрасов останавливал, кормил и поил. Зимой охотился в тулупе на волчьем меху. Чтобы загнать медведя, он нанимал до сотни мужиков и всем на своём пути раздавал деньги: мужикам, их детям, бабам, выносившим ему квас, старикам, рассказывавшим истории из жизни. Любимую охотничью собаку сажал с собой за стол и повязывал ей салфетку.

Два радикальных демократа, Антонович и Жуковский, в специально написанной брошюре обвинили Некрасова в расхождении слова и дела, в слабости и уклончивости, в предательстве и сребролюбии. Один из этих принципиальных демократов впоследствии стал действительным тайным советником, а другой управляющим Госбанка. А Некрасов? Журналы «Современник» и «Отечественные записки» были его дело и его крест. На этом кресте он измучился душой и телом, исстрадался в пытках цензуры, которая издевалась над ним и тогда, когда он умирал, обессилел в неустанных трудах удержаться на краю и спасти дело, завещанное ему Белинским. Узнав о позорившей его брошюре, он вышел из спальни в халате и, заикаясь и запинаясь, оправдывался и каялся перед своими сотрудниками.

Себя он считал слабым человеком, но душа этого слабого человека вмещала в себя такое огромное горе и страдание людей, которое не под силу вынести и силачу. Он видел изможденные лица, лапти, ходящие по снегу, унижение крестьян, которых гнал от парадного подъезда швейцар, видел всевластие подлецов, надругательство над людьми, их унижение, их бесконечную нищету. Такой и являлась в его стихах Россия. Все стихи его — боль.

После покушения Каракозова дело шло к массовым арестам, судам, виселицам. Следствию была очевидна роль «Современника» как глашатая протеста и революции, и план следствия состоял в том, чтобы судить не только Каракозова с его пистолетом, но и Некрасова с его журналом. Сотрудники журнала в те дни боялись встречаться и говорить. Любой разговор и встреча могли стать материалом следствия. Все ждали ужасного. Но когда арестовали одного из основных людей «Современника» Григория Елисеева, Некрасов поехал к нему на квартиру выяснять и защищать. Там шёл обыск. На вопрос офицера, зачем он приехал, отвечал, что Елисеев — его сотрудник. Жена Елисеева запомнила, как Некрасов стоял посреди комнаты, среди разбросанных по полу бумаг, в окружении жандармов — хмурый и суровый.

Алексей Поликовский

Живопись: Н.Ге Портрет Н.А.Некрасова, 1872

——
Душно! без счастья и воли
Ночь бесконечно длинна.
Буря бы грянула, что ли?
Чаша с краями полна!

Грянь над пучиною моря,
В поле, в лесу засвищи,
Чашу вселенского горя
Всю расплещи!..

Николай Некрасов

Наконец из Кенигсберга
Я приблизился к стране,
Где не любят Гуттенберга
И находят вкус в г.вне.
Выпил русского настою,
Услыхал «еб.ну мать»,
И пошли передо мною
Рожи русские писать.

Николай Некрасов