КОРОЛИ ФИНТА

На фото: Сейчас обыграет! Гарринча делает финт

В футболе я выше всего — выше паса и выше удара, даже голевого, — ценю финт. Финт — это соль игры. Без финта футбол превращается в утомительную толкотню 20 грузчиков, в борьбу борцов за мяч. Игра оскудевает без дриблинга, пересыпанного финтами, она делается пресной, как проповедь без вдохновения и как стихи, в которых нет стихии. И только финт — высшее выражение мастерства, сплав прозрения и исполнения, цирковой трюк на грани чуда — переводит футбол в другое измерение и возвышает игру до искусства.

Финтов в современном футболе почти нет. Какой там финт, когда игрок, удерживающий у себя мяч лишнюю секунду, тут же подвергается подкату как жестокой экзекуции. Финт изгнан из современного футбола как роскошь былых, рыцарских времен, невозможная в век команд, работающих как механизмы из рычагов и пружин. Пас вытеснил финт. Все задачи теперь решаются через пас и только через пас, пасуют все, всегда, по любому поводу, назад, вперед и вбок, до посинения, до отупения, до скуки, сводящей скулы. Если финт и сохранился в игре, то только как раритет и доблесть, доступная смельчакам и гениям. Суарес пойдет в обыгрыш один в один в любой момент, и любой тренер подпишет сертификат для Месси, разрешающий ему делать с мячом, что он хочет.

Гарринча был самым великим финтарем в истории футбола. Хромой на левую ногу, которая была короче правой на 7 см, с перекошенным позвоночником, весь неправильный и кривой, он выходил на правый край и, получив мяч, забывал обо всем. Вряд ли в этот момент он помнил, за какую команду играет и какой счет. Гарринча играл за Гарринчу — никому не отдавал мяч по пять минут, нанизывая в обводке всех, кто попадался ему на пути. Так с упоением играют дети. Был ли ему важен гол? Безусловно, но важнее результата для него было то, что он достигнет его через дриблинг и финт. Известен случай (в игре с итальянцами), когда этот сын трущоб, не умевший читать и писать, пивший и куривший с десяти лет и не знавший, чем отличается вертикальная линия от горизонтальной, обыграл четверых и очутился перед пустыми воротами. Но скучно забивать в пустые! Тогда он подождал, пока один из защитников снова прибежал к нему, обыграл его одним из своих тончайших, грациозных, один на другой не похожих финтов, — и только тогда забил.

Пеле как игрок был выше Гарринчи потому, что Гарринча был соло-виртуоз и финтарь-индивидуалист, а Пеле умел подчинять дриблинг командной игре и встраивать себя в общий план. Пеле как личность, как человек был более взрослым, чем Гарринча по прозвищу «Радость народа», так и оставшийся ребенком до поздних лет жизни, когда зарабатывал, играя за команду мясников против команды механиков. Пеле зрелых лет, на чемпионате мира 1970 года, уже не был чистым финтарем, он был нервным центром всей игры, пропускавшим через себя ее импульсы и токи. Финты Пеле были целесообразны, он никогда не забывал цель, он двигался с мячом вперед на огромной скорости — не бежал, а скользил сквозь пространство, — и успевал мягкими движениями убирать мяч из-под ног защитников. В финтах Пеле была пластика, которую хочется назвать кошачьей и тигриной. При этом если внимательно смотреть его финты на замедленной съемке, то с удивлением видишь, как точно он учитывает физику процесса. Движением корпуса он заставляет защитника перенести вес на ту ногу, под которую и прокидывает мяч. И все это так быстро, что никто не успевает ничего заметить.

Финт нельзя сконструировать, его можно только извлечь из собственной психики и биомеханики. Он лежит в глубине человека и ждет, чтобы его нашли. Многие современные игроки, проведя годы в большом футболе и часы на поле, ни разу не сделали финт. Они просто не умеют. Они ничего не нашли внутри себя, а может, у них там пусто и искать нечего. Не найдя внутри себя свое личное, неповторимое движение, не обретя дриблинга и финта как высшего выражения своей души, — они так и не прорастают в высший футбольный мир и остаются не игроками, а всего лишь стандартными вещами для игры в футбол.

Сильных нападающих, мощных нападающих, нападающих-рекордсменов с отличной статистикой за всю историю футбола наберутся сотни, тогда как тех, кто вошел в историю игры, создав свой собственный финт, — всего несколько человек. Это мастера высшей пробы, игроки с фирменным знаком.

Финт Стэнли Мэтьюза, сухощавого англичанина-джентльмена с залысинами, игравшего в английской премьер-лиге до 50 лет, поражает и сейчас, особенно на старой кинопленке в исполнении самого Мэтьюза. Это два такта, два движения ноги, совершаемые на большой скорости, которая сменяется еще большей скоростью. Кажется, в Мэтьюзе в этот момент начинает работать форсаж. И все это сопровождается легким, коротким, изящным движением бутсы, прокидывающей мяч на ход. Ни бычок Руни, ни трудоголик Джеррард не создали такого произведения искусства, которым английская футбольная школа гордится до сих пор.

Роберто Ривелино, усатый бразилец, создавший финт «Эластико», делал его в любой точке поля и с любой амплитудой. Он мог сделать «Эластико» на краю, у бровки, на носовом платке площадью 30 сантиметров, и мог сделать его с метровым размахом в центре поля, избавляясь от двух или даже трех соперников, вцепившихся в него, как охотничьи собаки. Он заставлял их инстинктивно бросаться за мячом, дергаться напрасно, кусать воздух. Ривелино что-то делал с взаимным тяготением и природой вещей, в момент финта мяч и черная бутса слипались, составляли одно целое. В зигзагообразном движении мяча, таинственно приклеенного к бутсе, было нечто невозможное — само пространство эластично растягивалось на глазах и снова быстро сжималось.

И Зидан, большой, дюжий Зидан, на короткое мгновение превращавший себя в легкую вертушку, — он тоже дал финту свое имя. Это был маневр удивительной точности, для совершения которого следовало иметь в голове чип, получавший географические координаты сразу с десяти спутников. Потому что, делая финт за мгновение до того, как защитник упадет ему в ноги, Зидан уже знал, сколько градусов оборота ему нужно, чтобы уйти в свободную зону. О том, что он будет крутиться, защитники знали заранее, но все равно превращение Зидана в юлу всегда было неожиданностью. Его хватали за майку и дергали за трусы в тот момент, когда он с исключительной ловкостью и грубоватой грацией закручивался во вращении, — но я не разу не видел, чтобы кому-то удалось помешать ему.