Это остров Святой Елены, современное фото. Но не очень-то сильно изменился этот вид за двести лет. Немногочисленные новые дома да расцветка крыш поярче, повеселее — вот и все изменения.
А мрачные, угрюмые склоны — прежние. И океанский ветер над ними, нечеловеческий в своём постоянстве, безысходный, сводящий с ума, вгоняющий душу в тоску, с воем дующий день и ночь, — прежний. И долина, куда забивается от ветра жалкая человеческая жизнь — тоже прежняя.
Здесь двести лет назад — 5 мая 1821 года, но тогда это была суббота — умер Наполеон Бонапарт. Здесь, на краю света, отделённый бескрайним океаном от жизни, Парижа, политики, огней, фиакров, изящных бесед и многого другого, что он так ценил и любил, он проводил свои последние годы в мелкой и тщетной борьбе с английским губернатором Лоу, который, следуя инструкции, полученной из Лондона, называл его «генерал Бонапарт», тогда как он настаивал, чтобы к нему обращались как к императору «Ваше Величество».
После размаха на всю Европу, после встреч и столкновений с императорами и королями, громадных планов и огромных армий — мелкие дрязги крошечного кружка его последних приверженцев. Англичане мучили и медленно убивали его придирками (безусловно) и мышьяком (не доказано). Но сильнее дрязг, придирок и мышьяка его убивала пустота и никчемность жизни на острове — безнадёжная, наполненная ветром пустота, от которой — он знал — ему не спастись до смерти.
Сам себя он считал великим и величайшим деятелем мировой истории, а здесь был повергнут в ничтожную жизнь без выхода. Привык, что по движению его головы и (как говорил Толстой) дрожанию его икры снимаются с места армии, скачут и бегут люди, бьют пушки, боятся монархи, рушатся страны — а здесь хоть крути головой, хоть не крути, хоть дрожи не только ногой, но и всем телом в приступе жестокой лихорадки — ничего не случается. И никогда не случится.
Некоторые видят в Наполеоне, заключённом на острове, Прометея, прикованного к скале. Сравнение имеет развитие — Прометею клевал печень орёл, а Наполеон мучился от приступов боли в печени, от спазм, от рвоты. После одного из таких приступов, бессильно лежа на спине с бледным и мокрым лицом, он сказал: «Бедный Наполеон».
Где моя армия? Где авангард? Где Ней? (Расстрелян). Где Мюрат? (Расстрелян). Где Даву? (Живет в покое). Где пятьсот пушек, которые хорошо бы вкатить на холм и направить их огонь на одну точку, чтобы всё заполыхало, загремело и покрылось дымом? Где дорогой севрский сервиз, который так хорошо в приступе корсиканской ярости швырнуть об пол на глазах холодного как рыба Меттерниха? Где сын? (В плену). Где сестра? (Он никогда больше её не увидит).
Начало было очень далеко отсюда. Может быть, оно было в Парижской военной школе, где он сидел за одной партой с аристократом Пикаром де Фелиппо, с которым они, ненавидя друг друга, под партой пинали друг друга ногами. Били так сильно, что ноги чернели от ударов. Их пути сразу и круто разошлись — один стал офицером революционной армии, другой офицером армии Конде и английской армии. Потом они встретились в Египте, где воевали друг против друга. Филиппо не принимал Наполеона не только политически, но и органически, не принимал его властолюбия, карьеризма и эгоизма.
Наполеон был предатель, таким считали его очень многие. Маркиз Лафайет, герой американской и французской революций, презирал его. Лазарь Карно, создатель четырнадцати революционных армий, носивший официальный титул «организатор побед», не хотел для него ни пожизненного консульства, ни империи. Для того ли санкюлоты носили ружья и колпаки, для того ли Демулен призывал граждан к оружию, для того ли кипели споры в якобинском клубе и в клубе друзей прав человека, для того ли выходили на улицы парижские предместья, для того ли разбирали заборы на пики, для того ли рваные республиканские знамёна веяли на поле Вальми, чтобы маленький генерал в сером сюртучке приватизировал власть и задушил свободу?
Он, генерал революционной армии, предал республику. Всё величие идеалов свободы, равенства и братства он променял на игрушки и погремушки — на корону, на мантию, на дворец с позолотой, на единоличную власть, на пышную дешевку коронации, про которую генерал Ожеро сказал, что там было всё, не хватало только пятисот тысяч человек, погибших, чтобы ничего этого не было.
Гёте и Цветаева восхищались им — по разным причинам. Гёте видел в нём практика, меняющего косный мир, деятеля, давшего форму бесформенному хаосу французской революции. Но французская революция отменила рабство в колониях, а он его восстановил. Французская революция дала идеалы и идеи, а что дал Наполеон, кроме самого себя и войны? Цветаева видела в нём романтического героя — одного, воюющего против всех. Но он превратил войну в своё личное кровавое развлечение, без которого он, избаловавший сам себя бесчисленными победами, не мог больше жить. С дистанции двести лет и через специальные очки можно увидеть в нём героя — но с той же дистанции и без очков он тиран, любивший убийства, кровь и месиво из тел, на фоне которого так хорошо проехать верхом медленным шагом и сказать эффектную фразу, чтобы вошла в историю.
«Ночь Ватерлоо»
здесь.
Или
здесь.
#
lang_ru #
Наполеон #
история@
Rоссийская Fедерация
